Развитие историографии истории зарубежных стран в XX веке.
В 2017 году исполнится 100 лет революции, произошедшей в России в 1917 году. Во Франции в 1889 году, к столетию Великой Французской революции 1789 года была открыта Эйфелева башня. Но споры о характере событий, начало которым положил штурм Бастилии 14 июля 1789 года, продолжаются и поныне. Некоторые авторы утверждают, что штурм был какой-то опереточный. А якобинский террор слишком кровавый…
Революционные события 1917 года в России в силу места, которое занимает наша страна в мире, не могут не быть предметом ожесточенных споров между политиками, публицистами, философами, историками. Различия в понимании предпосылок (причин), в описании событий и подборе фактов, в оценках прихода к власти большевиков и последствий происшедшего переворота являются предметом множества научных и околонаучных дискуссий, конференций, книг, статей. Рамки учебного издания заставляют ограничиться схематичным и обобщённым изложением основных позиций.
История в схемах – Споры о революции 1917 года в России.
| Вопрос | Коммунисты, марксисты | Либералы | Консерваторы | Зарубежные западные историки | |||||
| Предпосылки, причины революции. | Самодержавие не решало аграрный, рабочий, национальный и другие вопросы. Имелись предпосылки и для буржуазно-демократической, и для социалистической революций, которые произошли закономерно. | Субъективный фактор (слабый царь, распутинщина), устранение Витте, Столыпина, сворачивание реформ играли главную роль. | Россия была на подъеме, но происки внешних и внутренних (либералы, революционеры) врагов привели страну к революции. | Отставание России от передовых стран стало вызовом, на который царь и руководящая элита не нашли адекватного ответа в виде необходимых реформ. | |||||
| Влияние войны. | Участие в первой мировой войне усугубило ситуацию, стало катализатором, ускорило революцию.. | Война выявила изъяны старой власти, необходимость её замены новыми силами. | Мощь России росла, она могла в составе Антанты победить и добиться своего, если бы не удар в спину. | Россия выдерживала войну за счёт огромных людских и других ресурсов. Война вызвала недовольство. | |||||
| Февральская революция | Решила задачу свержения самодержавия. Потребовалась более масштабная революция для решения основных вопросов жизни страны. | Хорошая революция, так как открыла путь для нормального буржуазного развития страны. | Заговор либералов, масонов, которые | ||||||
| открыли путь для ещё более страшных врагов России. | Правильная буржуазная революция, не получившая достойного продолжения в политике либералов. | ||||||||
| Борьба за власть | Ленинская стратегия перерастания буржуазной революции в социалистическую в сочетании с правильной тактикой (критика противников, работа в массах и др.) закономерно привели к победе. | Временное правительство не использовало исторический шанс, допустило много ошибок, которыми воспользовались противники. | Либералы, масоны (Керенский) своими действиями помогли большевикам (Ленину) завоевать авторитет у масс и придти к власти. | Власть Временного правительства была слабой, «корона валялась на дороге» и её «подобрали» большевики. | |||||
| «Немецкий след» | Ленин понимал возможность последующих обвинений, которые являются ничем не доказанными. | Ленин вряд ли немецкий шпион, но объективно его действия были в интересах Германии. | Ленин – платный агент Германии, на деньги которой организовал революцию при попустительстве либералов-масонов. | Некоторые поддерживают версию о шпионаже Ленина. Другие считают эту версию грубой подделкой. | |||||
| Октябрьская революция | Величайшее событие в истории человечества, оказавшее огромное влияние на весь мир. Октябрь 1917 спас страну от катастрофы. Начавшееся строительство социализма сделало СССР первой европейской державой и мировой второй сверхдержавой. | Национальная катастрофа, приведшая к Гражданской войне, установлению тоталитаризма, к огромным человеческим и материальным потерям. | Предательство национальных интересов, приведшее к гибели Великой России как мощной империи, к утрате духовной (отказ от православия) и национальной идентичности. | Приход к власти группы фанатиков, сторонников мировой революции, революционного насилия, разрушителей достижений мировой цивилизации, культуры. | |||||
Кто-то ещё долго будет спорить по поводу того, что именно сыграло главную роль в событиях 1917 года – упрямство Николая II и ограниченность российской политической элиты, предполагаемое «шпионство» Ленина или доказанное масонство Керенского. Профессиональные историки должны руководствоваться фактами, которые выстраиваются следующим образом.
В дореволюционной России модернизация в политической и духовной сферах отставала от модернизации экономической. Последний российский император после каждого шага вперед делал два шага назад, а в
условиях войны утратил ощущение реальности. В условиях тяжелой войныобщенациональный кризис и революция не заставили себя долго ждать.
С февраля по октябрь 1917 года в России развивался непрерывный процесс борьбы различных сил за власть, который составил содержание Великой Российской революции 1917 года
История в терминах – революция. Коренной переворот, глубокие качественные изменения в развитии явлений природы, общества или познания; социальная революция – переход от отжившего социально-экономического строя к более прогрессивному; коренной переворот в социально-экономической структуре общества.
Великая Российская революция 1917 года стала вызовом всему остальному миру, который стал меняться. Стало осуществляться предвидение русских философов П. Я. Чаадаева, В. С. Соловьева, Ф. М. Достоевского, Н. А. Бердяева о том, что русскому народу предстоит особая миссия в развитии человечества. Марксисты, русские коммунисты во главе с Лениным с гордостью подчеркивали, что центр мирового революционного движения переместился в Россию. Они были убеждены в том, что в России, несмотря на безусловную отсталость, есть достаточные предпосылки для того, чтобы построить лучшее в мире социалистическое общество.
1. Историческая наука Запада в период методологического кризиса (первая половина XX века)
2. Становление и развитие «новой научной истории» (вторая половина XX века).
Литература:
· Историческая наука в XX веке. Историография истории нового и новейшего времени стран Европы и Америки.. М., 2002. С.6-15, 135-140, 409-413.
Понятия и ведущие идеи:
О.Шпенглер. А.Д.Тойнби. Р.Д.Коллингвуд. Б.Кроче. М.Блок. Л.Февр. Неопозитивизм. Ф.Симиан. А.Берр. Фрейдомарксизм. Идиографическое направление. Теории индустриального общества и модернизации. Новая историческая наука. Количественный анализ. Междисциплинарный подход. Новая социальная история. Школа «Анналов». Глобальная история. Антропологическая история. История ментальности. Межуниверситетский консорциум политических и социальных исследований. Повседневная история. Новая социокультурная история. Х.Уайт. Постмодернизм. Концепция деконструкции. Лингвистический поворот.
1. Историческая наука Запада в период методологического кризиса (первая половина XX века)
На рубеже 20-30-х годов возрастает стремление ответить на тревожные вопросы эпохи либо созданием глобальных теорий всего исторического прогресса, либо в форме исторических сопоставлений и аналогий с прошлым, либо путем расширения исторического горизонта, включения новых сфер и проблем в область исследования.
Интерес к вопросу о смысле истории приобрел такое значение потому, что в отличие от прошлого были поставлены под сомнение не просто представления об отдельных сторонах исторического процесса – моральной, социально-экономической, религиозной. Оказалась поколебленной сама ценность и целостность истории как таковой. Классический позитивизм XIX века с его верой в линейный прогресс вновь и окончательно проявил свою неспособность ответить на новые вопросы и решить новые проблемы.
Ошеломляющее впечатление на современников произвела книга немецкого философа Освальда Шпенглера (1880-1936) «Закат Европы» (2 тома, 1918-1922). В основе концепции Шпенглера лежала идея культурно-исторического цикла в сочетании с принципом замкнутости локальных культур. Шпенглер раздвинул границы традиционной исторической науки и показал несостоятельность европоцентризма. Будучи историком культуры, он специфически толковал ее не как некую единую общечеловеческую, а как расколотую на восемь отдельных культур, каждая из которых возникает как органический порыв некой души по темной воле роке из бессознательных недр не менее темной прадуши.
Он выделял следующие 8 культур: египетская, вавилонская, китайская, греко-римская, византийско-арабская, западноевропейская, культура майя и зарождающаяся русско-сибирская.
В развитии каждой из культур он выделял два этапа: восхождения и упадка, который он называл «цивилизацией» или «окостенением», связанным с наступлением эпохи масс и войнами. Ориентация Шпенглера на эмоциональные переживания, пророчества и ожидание грядущего апокалипсиса отвечала смятению умов послевоенной Европы и сделало книгу сенсацией.
Другая концепция исторического развития была создана британским историком Арнольдом Джозефом Тойнби (1889-1975) в монументальном 12-ти томном труде «Постижение истории» (1934-1961). Как и Шпенглер, Тойнби считал историческое существование человечества раздробленным на самозамкнутые единицы – цивилизации (всего 21). Но от своего немецкого предшественника он отличался в двух отношениях. Во-первых, он не настаивал на фаталистическом характере истории, а признавал за человеком способность к свободному выбору и самоопределению. Во-вторых, он отвергал непроницаемость друг для друга отдельных культур и считал, что объединяющую роль в истории играют мировые религии (ислам, буддизм, христианство), которые и являются высшими ценностями и ориентирами исторического процесса. Таким образом, в отличие от Шпенглера Тойнби восстанавливал идею единства мировой истории.
«Культурно-историческая монадология», т.е. представление об истории человечества, как состоящей из самозамкнутых дискретных единиц, при всех издержках показала несостоятельность глобальной схемы мирового исторического процесса на основе обобщения опыта только Западной Европы.
Среди историков царила методологическая растерянность. Одни, разочаровавшись в позитивизме, декларировали непознаваемость прошлого. Они утверждали, что «написание истории – акт веры» (Ч.Бирд), что «каждый сам себе историк» (К.Беккер). Английский философ и историк Робин Джордж Коллингвуд (1889-1943) считал что «история есть история мысли». Итальянец, лидер «этико-политической школы» Бенедетто Кроче (1886-1952) говорил, что «любая история есть современная история».
Против как устаревшего позитивизма, так и иррационалистического субъективизма выступили французские истории Марк Блок (1886-1944) и Люсьен Февр (1878-1956), создавшие в конце 20-х годов журнал «Анналы экономической и социальной истории», ориентированный на построение обобщающего исторического синтеза. Блок считал, что задача ученого заканчивается объяснением того, как и почему произошло то или иное событие. Что касается оценок, то они всегда имеют субъективный характер, и поэтому от них лучше воздержаться, тем более что стремление судить, в конце концов, отбивает желание объяснять. Отвергалось разделение истории на политическую, экономическую, социальную, духовную, она приобретала комплексный, синтезирующий характер («тотальная» история).
К концу 30-х годов позитивистская методология, по-прежнему на практике владеющая умами большей части историков, в целом исчерпала потенциал дальнейшего развития. В методике и технике критики источников и анализа фактов она достигла такого уровня формального совершенства, превзойти который в принципе было, видимо, уже невозможно. Но позитивистская историография оставалась описательной, беспроблемной наукой, уже не отвечающей духу и потребностям новой эпохи.
На смену классическому позитивизму приходит неопозитивизм , основные идеи которого сформировались в рамках деятельности Венского кружка, объединившего философов и физиков Венского университета: Мориц Шлик, Отто Нейрат, Рудольф Карнап, Людвиг Витгенштейн. Разработаны следующие принципы:
· Все социальные явления подчиняются общим и для природы, и для истории законам, носящим универсальный характер (натурализм );
· Методы социально-исторического исследования должны быть такими же точными, строгими и объективными, что и методы естественных наук (сциентизм );
· Субъективные аспекты человеческого поведения можно исследовать анализом не сознания, которое в принципе непосредственно не наблюдаемо, а открытых поступков и поведения (бихевиоризм );
· Истинность всех научных понятий, гипотез и утверждений должна устанавливаться на основе эмпирических процедур и практической проверяемости (верификация );
· Все социально-исторические явления должны быть описаны и выражены количественно (квантификация );
· Социология и история должны быть свободны от оценочных суждений и связи с любой идеологией (методологический объективизм ).
Национальные историографические школы:общее и особенное.
Лидирующее положение занимали французская и британская историческая наука, быстрыми темпами развивалась историография США. Германская историческая наука была оттеснена на второй план, в связи с поражением и дискредитацией историко-политических концепций.
Общая тенденция – становление современной экономической истории, связанной с зародившейся на рубеже 20-30-х годов количественной историей. Классическая работа создана французом Франсуа Симианом «Долгосрочные экономические колебания и мировой кризис» (1932). Не производство и отношения, возникающие в его сфере, а процессы обмена и распределения являлись главным объектом исследования экономических историков.
Постепенно вызревало и другое направление - «социальная история». Однако трактовка ее пока расплывчата – «история без политики» и не сформирован самостоятельный предмет исследования.
Замена господства политики господством экономики проявилась в устойчивом общепринятом выражении – социально-экономическая история. Это отражало влияние марксизма. Ученые находились под впечатлением от глубокого воздействия индустриализации на трансформацию общества и на изменение положения отдельных социальных групп.
Французский ученый Анри Берр (1863-1954) полагал, что история должна объединиться с психологией и социологией и попытаться объяснить эволюцию человечества глубже, чем любая другая отдельно взятая гуманитарная дисциплина.
Растущий интерес к социальным и экономическим аспектам исторического процесса сопровождался усилением разработки рабочего и социалистического движения.
Развиваются центры марксистских исследований. В 20- е годы зарождается неомарксизм и фрейдомарксизм . Вильгельм Райх (1897-1957) стремился соединить марксистскую концепцию революции с идеями З.Фрейда, утверждая, что социальная революция невозможна без революции сексуальной, поскольку сексуальное подавление формирует консервативный характер человека, который склонен к слепому подчинению.
Таким образом, в 20-30-е годы в мировой историографии произошли явные изменения и наметились новые тенденции, хотя внешне сохранялось прежнее преобладание историографии позитивистского толка и политико-дипломатической истории, получившей дополнительный мощный стимул развития в обстановке жарких дискуссий о проблемах происхождения мировой войны и степени ответственности за нее отдельных государств.
Новые тенденции в развитии исторической науки и социальной мысли в полной мере развернулись уже после второй мировой войны. Рассматриваемый период был временем их генезиса, как бы переходным этапом от историографии XIX века к современной исторической науке, периодом неоднозначным и противоречивым, но означавшем в целом дальнейший прогресс мировой исторической науки.
2. Становление и развитие «новой научной истории» (вторая половина XX века).
В развитии западной исторической науки второй половины 20 века выделяются два этапа: 40-50-е годы и 60-80-е годы. На первом этапе при всем многообразии методологических подходов важную роль приобрело идиографическое направление , характеризующееся отношением к истории как к науке о единичных, уникальных явлениях. В противоположность естествознанию в истории «случающиеся события не имеют общих признаков» и потому здесь возможно применение лишь «индивидуализирующего метода», описывающего события.
Релятивистские идеи не получили широкого распространения во французской историографии. Решающее влияние приобрели историки школы «Анналов», которые еще в 30- е годы, пересмотрев методологические принципы традиционной позитивистской историографии, не потеряли веры в возможность исторического познания и стремились реализовать идею «исторического синтеза».
С конца 50-х – начала 60-х годов произошли серьезные изменения в исторической науке западных стран, связанные с обстоятельствами социального, политического и общенаучного характера (отступление «холодной войны», начало долгосрочного государственного программирования экономического развития, региональная интеграция, реформистская политика в социальной сфере, развертывание НТР, оживление неолиберализма).
С конца 50-х годов на историческую мысль западных стран оказывают заметное влияние теории «индустриального общества» и «модернизации », которые связывают исторический путь, пройденный капитализмом, и перспективы его развития с научно-техническим прогрессом.
В новых условиях все очевиднее становилась неэффективность теоретико-методологических основ идиографической историографии. Получившие широкое распространение сомнения в возможности познания прошлого, абсолютизация индивидуального в истории, влияние эмпиризма и презентизма отнюдь не способствовали укреплению авторитета истории как научной дисциплины.
Переосмысление задач и методов изучения истории пошло по пути сциентизации, воплотилось в оформлении «новой исторической науки» («новая история», «новая научная история»). Противопоставление истории естественным наукам сменилось убеждением в их принципиальной общности. Усвоение междисциплинарных методов, методов социальных и отчасти естественных наук провозглашалось магистральной линией ее обновления.
В поисках новой методологии исторического познания противники неокантианских воззрений обратились к структурализму, разработанному французскими учеными в лингвистике (а в социально-экономической сфере – К.Марксом) и распространенному на гуманитарные науки. Они выделили категорию так называемых «бессознательных структур», свободных от субъективных моментов: экономические отношения, система обычаев и традиций, мифы, верования и т.д. Из естественных наук взят метод построения типологической модели.
Новая методология, выдвинув в качестве главного объекта исследования общественные структуры, открыла возможность изучения социально-экономических проблем и массовых явлений социальной жизни. Все это значительно расширило спектр исторических исследований, привело к появлению новых исторических дисциплин
Одна из главных тем «новой исторической науки» - внутреннее состояние общества и отдельных его групп, соотношение в нем факторов экономической, социальной и политической стабильности и факторов, порождающих социальную дисгармонию.
Вместе с выходом «новой исторической науки» на новую тематику изменилась и методика исторического исследования. Существенными ее элементами стали количественный анализ и междисциплинарный подход . Главные области их применения – экономическая, политическая и особенно социальная история.
Широким полем применения количественных методов стала экономическая история, где сам материал (производство, торговля, народонаселение) особенно выражен в цифрах. Другой областью применения количественного анализа стала политическая история.
«Новая социальная история» - особенно обширная и влиятельная отрасль исторической науки по тематическому охвату. В поле зрения ее – социальные структуры и социальные процессы в обществе, статус отдельных социальных групп, социальные движения прошлого. Выделились в отдельные ветви (субдисциплины) «новая рабочая история», история этнических меньшинств, женское движение, история семьи, городская и локальная история и т.д. Главным стал междисциплинарный подход – использование в исторических исследованиях методов социологии, исторической антропологии, психологии, демографии, филологии.
В 60-80-е годы движение за «новую историческую науку» приобрело международный характер, и выявились ее общие черты. Шел интенсивный обмен идеями между французской школой «анналов», английской «народной историей», группами историков-демографов и «рабочих историков» Кембриджа и Оксфорда, немецкими университетскими центрами в Билефельде и Гейдельберге, институтом М.Планка в Геттингене и т.п.
Во французской историографии это направление стало складываться ранее, чем в какой-либо другой стране. Здесь элементы новой модели исторического познания начали утверждаться еще в начале 20 века, когда возникли социологическая школа Э.Дюркгейма и научный центр «исторического синтеза» А.Берра. Главной задачей исторической науки они считали синтез на базе тесного взаимодействия социологии и самой исторической науки.
Сложившаяся в 30-х годах школа «Анналов» находилась под воздействием Дюркгейма и Берра и испытала отчасти влияние марксизма. Основную задачу историки этой школы видели в создании всеобъемлющей («глобальной») истории , истории синтетической, использующей результаты исследований общества как с социальной и экономической, так и с психологической, моральной и других точек зрения. Школа «Анналов» считала необходимым все время обновлять методы исторического исследования, взаимодействуя с другими науками.
«Новая историческая наука» 70-80-х годов во Франции по своему происхождению и многим исследовательским подходам связана со школой «Анналов». В то же время она отличается по ряду применяемых новых методов и дроблению проблематики исследований. С одной стороны произошло расширение тематики с использованием достижений смежных наук, междисциплинарный подход включал демографию, этнографию, антропологию, лингвистику. На первый план выдвинулись – «антропологическая история »: изучение бытовой культуры и повседневной жизни людей, история семьи, сексуальных отношений, болезней и т.д. и «история ментальности» (история коллективных представлений и коллективной памяти). Под сильным влиянием США стали использоваться количественные методы.
«Новая историческая наука» развивалась в США стремительно и с большим размахом, охватив все главные проблемно-тематические области: экономическую, политическую и социальную историю.
В 1962 году Американская историческая ассоциация создала комиссию по изучению возможностей применения количественных методов и компьютерной техники в исторических исследованиях. В том же году был создан центр по сбору и машинной обработке архивных данных – Межуниверситетский консорциум политических и социальных исследований при Мичиганском университете в Анн-Арборе. К началу 1974 г. в этом своеобразном машинном архиве было сосредоточено более 11 млн. перфокарт с кодированной информацией о переписях, выборах и т.д. Вскоре архив включал в себя сведения по более чем 100 странам. К концу 70-х годов исторические исследования с применением количественных методов велись в 600 университетах и колледжах. Наиболее интенсивно количественные методы применялись «новой экономической историей».
Влиятельным направлением «новой исторической науки» стала «новая социальная история» . Организующая логическая цепочка в изучении социальной истории США: социальная структура – социальный конфликт – социальные изменения. В целом изучение социальной истории США значительно расширило диапазон исследований, демократизировало американскую историческую науку. Один из основателей новой социальной истории в США Д.Б.Ратмэн писал: «Новый социальный историк проникал в спальни, чтобы изучить интимные подробности, присаживался к постели больного для выяснения социальных последствий болезни, надеясь достичь ощущения характера и размера долговых сетей, заглядывал через плечо лавочника, когда тот вносил записи в конторскую книгу. Историк или скорее его компьютер – поглощал том за томом протоколы, цензы, городские адресные книги и тому подобное, учитывая, классифицируя и соотнося число детей, родственников, домочадцев, семей, профессий, прядильных фабрик и ткачей. Кто был грамотным, а кто нет; кто черный, кто белый; кто двигался в социальном, экономическом, в пространственном отношении, а кто оставался на месте; кто и когда имел электричество, а кто нет. Старый девиз газетчика – кто что делал, когда и где? Обратился в бесчисленные графики и таблицы».
«Новая историческая наука» во многом сумела преодолеть крайние проявления субъективизма и иррационализма, характерные для идиографической историографии конца 40-х – начала 50-х годов. Опираясь на количественные методы исследования, она смогла проанализировать массовые источники, статистические серии тысяч и тысяч однородных фактов, что было не под силу описательной историографии. Овладение методами смежных общественных наук помогло глубже, полнее постигать события прошлого в из взаимосвязи. Антропология вернула в поле зрения историка человека как целостного субъекта исторического действия. Истории повысила свой научный статус.
Однако остались и многие проблемы: фрагментация истории, возникновение мало связанных между собой субдисциплин; отсутствие общей теории исторического процесса; неудобочитаемые форма и язык исторических исследований.
Одним из далеко не адекватных ответов стала «повседневная история», а также возрождение нарратива. Начала формироваться новая социокультурная история.
3. Основные проблемы в развитии зарубежной историографии на рубеже 1980-90-х годов.
В 70-е годы казалось, что историческая наука достигла пика научности. В трехтомной антологии «Творить историю» (1974) под редакцией Жака Ле Гоффа и Пьера Нора говорилось, что наступила эпоха взрыва интереса к истории, а она сама как дисциплина изменила свои методы, цели и структуры, обогатилась привлечением идей из смежных наук, обратилась к исследованию материальной культуры, цивилизаций и менталитета. Пределы истории расширились за счет неписаных свидетельств – археологических находок, образных представлений, устных традиций, а текст как таковой перестал править бал.
Но не прошло и 10-ти лет, как текст взял реванш. Заговорили о том что история вступила в фазу «лингвистического поворота» и «семиотического вызова», что сложилась новая постмодернистская парадигма , изложенная ее гуру, калифорнийским историков Хайденом Уайтом в книге «Метаистория» (1973), которую одни объявили «самым значительным произведением по исторической теории в 20 веке», а другие – «опасной и деконструктивной» концепцией, разрушающей «все критерии истины».
Позиция постмодернистов выглядела экстремистской, ибо они заявили, что слова свободно изменяют свой смысл, независимо от намерения того, кто их употребляет. Обосновывая свою концепцию деконструкции , то есть выявления в тексте опорных понятий и слоя метафор, французский философ Жак Деррида, утверждал, что «не существует ничего, кроме текста», а сама истина «является вымыслом, чья вымышленность забыта».
Однако пока нет значительных конкретно-исторических работ, которые основывались бы только на принципах лингвистической метаистории. Джойс Эпплби заметил, что текст является пассивным материалом, так как словами играют люди, а не слова сами собой.
Очевидный спад интереса к исследованию материальных факторов и социально-экономических структур выразился и в том, что социальной истории был предъявлен целый букет более или менее обоснованных обвинений и упреков, а среди историков резко возросло увлечение изучением высокой и низкой культуры на фундаменте исторической антропологии. Сейчас все большее значение приобретает изучение отношений между полами и поколениями, религиозных убеждений и верований, роли и традиций воспитания и образования, локальной и региональной истории.
В конце 1990-х годов уже стал заметен отход большей части историков от радикального «лингвистического поворота ». В актив постмодернистов занесен то факт, что они привлекли внимание к тому, что не существует ментальности помимо слов и нет такого метаязыка, который позволили бы рассматривать действительность независимо от ее языка. Но роль языка заключается не в нем самом, а в том, что он выступает посредником между текстом и реальностью.
Направление, в котором движется историческая наука на исходе 20 столетия, ее переориентацию можно уловить из изменения в подзаголовке крупнейшего исторического журнала. В 1994 г. знаменитый журнал «Анналы» сменил прежний подзаголовок – «Экономики. Общества. Цивилизации» на новый – «История – социальная наука». По заявлению издателей, это изменение означает расширение проблематики за счет более основательного обращения к политике и проблемам современности.
#хасан #халхингол #история #историография
В 2018 году наступает 80-летняя годовщина с момента первого боевого крещения . Это - вооруженное столкновение СССР с Японией в июле-августе 1938 года у озера Хасан. Через год (май-сентябрь 1939 года) происходит второй крупный военный конфликт - у реки Халхин-Гол, который по масштабам и по количеству привлекаемых участников можно назвать войной. В событиях на границе Монгольской Народной Республики и Маньчжоу-Го уже принимают участие вооруженные силы четырех государств.
Молодая Красная армия впервые опробует свои силы против современной, агрессивной и динамичной силы - императорской армии Японии.
В военных действиях принимали участие десятки тысяч военнослужащих, сотни танков, самолётов, артиллерийских орудий. Потери, которые понесли противоборствующие стороны до сих пор остаются точно не установленными (в 1979 году, решением Совета Министров СССР потери РККА на Халхин-Голе были внесены в перечень совершенно секретных). Для обеспечения ведения военных операций было задействовано большое количество материальных средств и сил тылового обеспечения. На Халхин-Голе впервые проявил свой военный талант будущий маршал Победы - Г.К. Жуков. О событиях советско-японского военного противостояния в 1930-е годы на Дальнем Востоке написано немало. В основном, эта литература начала появляться после окончания Второй мировой войны. Но самые первые работы увидели свет сразу после событий.
Первая работа, посвященная боям на озере Хасан, в Японии датируется 1939 годом, это - книга «История конфликтов Маньчжоу-Го и СССР» автора Накамуры Сатоси. В книге даётся первоначальная оценка событий современниками и очевидцами событий со стороны Японии. В СССР в 1939 году был издан сборник статей «Боевые эпизоды. Сборник статей и материалов о событиях у озера Хасан», в этом же году появился еще один сборник — «Герои Хасана». Это было только начало. До сих пор интерес историков и общественности к событиям 80-летней давности не ослабевает.
Так, в июне 1989 году по инициативе МНР в честь 60-летней годовщины событий на Халхин-Голе в Улан-Баторе состоялся международный симпозиум (два месяца спустя в институте военной истории в Москве по итогам симпозиума прошел «круглый стол»). В 1991 году подобный симпозиум по инициативе Японии состоялся в Токио (материалы опубликованы отдельной книгой объёмом около 300 страниц в 1992 году). Исследователи из России и Японии, из других стран, чьи вооруженные силы непосредственно в событиях не принимали участие, по-разному трактуют произошедшее. Спектр различий очень широк - это и различное понимание того, кому принадлежала победа (касается событий у озера Хасан), несовпадение определений причин конфликтов, различная методика определения потерь (как правило, с завышением неприятельских потерь). Выводы в сфере военной теории и практики, сделанные после боевых действий диаметрально во многом противоположны. Политическая подоплека событий так же видится неоднозначно. Обзор основных публикаций зарубежной прессы о событиях на Халхин-Голе был сделан в 2013 год [См.: Гольман М.И. События на Халхин-Голе в российской и зарубежной историографии / Халхин-Гол: взгляд на события из XXI века. М.: ИВ РАН, 2013].
Наиболее авторитетными и фундаментальными из зарубежных исследований по рассматриваемой теме остаются работы Элвина Кукса, который по окончанию Второй мировой войны работал в аппарате американской администрации и занимался обобщением опыта японской армии. В 1977 году выходит его работа «Анатомия маленькой войны: советско-японская борьба за Чанкуфен / Хасан. 1938». В 1985 году - «Номонхан: Япония против России». Данные работы не включают в себя материалы советской стороны, но там проанализированы реальные события и мифы, неизбежно появляющиеся после значительных исторических событий. Э. Кукс представляет халхин-гольские события, как поворотный пункт истории Японии.
Автор приводит результаты опросов многих участников событий, дипломатов, и солдат (большинство из них уже нет в живых, что делает результаты исследований Э. Кукса еще более ценным). В 1997 году специализированный японский журнал по военной истории «Гундзисигаку», №128, открывается статьей Э. Кукса «Новый подход к оценке событий в Номонхане».
В статье развивается прежняя концепция автора, суть которой состоит в том, что поражение под Халхин-Голом имело для Японии серьезные, судьбоносные последствия. Э. Кукс считает, что Япония переориентировала свои усилия по военной экспансии с севера на юг, в результате чего была начата война с США и нанесен удар по ПёрлХарбору.
Если бы итог войны у Халхин-Гола был бы противоположным, то Япония начала бы нападение на СССР, который не смог бы выдержать борьбы на два фронта. В 2013 году вышла книга американского автора Стюарта Д. Голдмана «Номонхан 1939: победа Красной армии, которая сформировала Вторую мировую войну». Автор считает, что вторая мировая война началась именно сражениями на Халхин-Голе, с которыми хасанский конфликт связан напрямую. По мнению С. Голдмана, конфликт на Халхин-Голе был использован советским политическим руководством и непосредственно И.В. Сталиным для заключения пакта о ненападении с Германией, подталкиванию Японии к нападению на США и подготовил почву для агрессии Германии против Польши.
Так же С. Голдман считает, что И.В. Сталин тайно добивался союза с Германией, открыто ведя переговоры с Великобританией и Францией, целью которых явилось бы создание антигитлеровской коалиции. Эти же идеи излагаются автором в статьях «Забытая советско-японская война 1939 года» и «Монголия 1939 - искусный дебют Сталина» в японском журнале «The Diplomat».
Позицию авторов, возлагающих ответственность за расширение конфликта на Халхин-Голе на руководство Квантунской Армии (сторонники данной точки зрения полагают, что генералы Квантунской Армии не выполняли директив Генерального штаба сухопутных войск и распоряжений императорской ставки, которые всячески не желали и опасались эскалации боевых действий), представляет японский учёный Танака Кадзухико. Он считает, что майор Квантунской Армии Цудзи Масаноба был центральным персонажем, подтолкнувшим к этим военным действиям [См.: Кадзухико Т. Тревожные годы накануне боёв на Халхин-Голе / ХалхинГол: взгляд на события из XXI века. М.: ИВ РАН, 2013]. Новейшими зарубежными исследованиями по теме советскояпонских конфликтов 1930-х годов являются работы японского исследователя К. Касахара. В 2015 году в Японии вышла его книга
«Японо-советская история конфликта у озера Хасан». На русском языке был опубликован ряд статей. [См.: Касахара К. Бои на озере Хасан: обзор основных публикаций Японии и России / Япония: мир - традиция - перемены. М.: 2016; Касахара К. Какой урок извлекла Япония в боях у озера Хасан // Российский гуманитарный журнал. 2016, Т.5. № 6) ]. К. Касахара считает, что к конфликту у озера Хасан привело недоразумение, выразившееся в разном понимании линии государственной границы, и Япония не планировала военную агрессию против СССР.
Интересный подход озвучивается автором и к вопросу полученного Японией военного опыта в боях на Хасане. Неправильно оцененные результаты конфликта, которые японцы не считали своим поражением, привело к недооценке военной мощи СССР и к крупному военному провалу при ХалхинГоле. Кроме военных, политических и дипломатических проблем советско-японских столкновений зарубежная историография начинает поднимать и гуманитарные аспекты, включая вопросы, связанные с людскими потерями и судьбами военнопленных.
В 2006 году в Улан-Баторе прошел международный симпозиум, проведённый по инициативе Центра японо-российских исторических исследований по теме «События на Халхин-Голе и группа Зорге».
Проблема образования Русского централизованного государства интересует современных буржуазных зарубежных историков. Интерес, проявляемый к этому вопросу, конечно, надо всячески приветствовать. Положительным явлением надо признать то обстоятельство, что иностранные ученые изучают советские публикации документов, относящихся ко времени возникновения Русского централизованного государства, и знакомят с ними через печать зарубежных читателей.
Бросается в глаза внимание, уделяемое иностранными буржуазными исследователями первому правовому кодексу Русского централизованного государства - Судебнику Ивана III 1497 г. Вышли работы о Судебнике на французском и английском (в США) языках с комментариями, основанными на использовании русской дореволюционной и советской литературы .
На английский язык переведена (в США) Белозерская уставная грамота конца XV в. Имеются и другие издания правовых документов древней и средневековой Руси, вышедшие в Америке на английском языке .
Комментарии к памятникам русского права буржуазных ученых, как правило, носят формальный характер, исходят из буржуазного представления о государстве, как общенародном и общесословном органе, проводят мысль о том, что русское право формировалось под воздействием иностранных образцов. Все эти идеи, конечно, неприемлемы для советской науки. Но самый факт введения в оборот зарубежной буржуазной науки русских средневековых текстов является положительным.
Переходя от публикаций источников к их обработке в зарубежной буржуазной печати, надо остановиться: 1) на трудах обобщающего характера и общих курсах русской истории, в которых соответствующее место уделяется и проблеме образования Русского централизованного государства; 2) на монографиях и статьях по специальным вопросам этой проблемы.
За границей вышел ряд общих курсов по русской истории, принадлежащих как русским белоэмигрантам, так и иностранным авторам .
Как правило, авторы обобщающих работ по истории России, появившихся за рубежом, вращаются в кругу идей дореволюционной русской буржуазной историографии. Они не вводят в научный оборот новых фактов, игнорируют достижения советской исторической мысли и ищут последнее слово науки в трудах В. О. Ключевского, которые прямо противопоставляются как высшее достижение «науки» марксизму, С. Ф. Платонова, А. Е. Преснякова. Относительно белоэмигрантов надо сказать, что они не только не обогатили науку свежими идеями, но, полностью утратив чувство нового, воспроизводят в своих книгах утверждения, ненаучность которых уже давно доказана. Их работы отличаются антисоветской направленностью, что накладывает отпечаток на все их исторические построения. Теми же чертами отличаются и зарубежные издания типа опубликованной в Нью-Йорке «Иллюстрированной истории России», допускающей прямую фальсификацию истории.
Некоторые зарубежные авторы (например, польский эмигрант Пашкевич) обладают достаточной эрудицией. Они в курсе новейшей литературы и публикаций на разных языках, и ложность их «научных» утверждений нельзя объяснить незнанием материала. Корень ее кроется в политической тенденции и предвзятости концепции.
Еще в силе за рубежом данная П. Н. Милюковым периодизация истории России с делением на периоды «московский» и «петербургский». Этой периодизации придерживается, например, Флоринский. Еще более распространена в зарубежной историографии периодизация, так сказать, по сферам влияния. В разные эпохи русская государственность и русская культура якобы подвергались воздействию со стороны более передовых народов: сначала (в древности) - варягов, затем (с принятием христианства) - Византии, в период средневековья - монголов, начиная со времен Петра I - западноевропейских стран и т. д. С указания на смену этих сфер влияния начинается, например, книга американского историка Бакуса .
Конечно, при таком подходе к истории России не могут быть раскрыты социально-экономические предпосылки образования Русского централизованного государства, и процесс его складывания по существу сводится к собиранию власти московскими князьями. При этом особенно пропагандируется идея о прогрессивном значении татаро-монгольского ига для развития Северо-Восточной Руси. Так, эта идея пронизывает концепцию Вернадского, согласно которой Русское централизованное государство сложилось не в процессе борьбы с татаро-монгольским игом, а выросло непосредственно из системы монгольского властвования над Русью. Такая же концепция проводится в «Иллюстрированной истории России», изданной в Нью-Йорке , и т. д.
Проводя идею о прогрессивности татаро-монгольского ига, буржуазные авторы часто умаляют роль русского народа в борьбе с золотоордынским игом. Флоринский, например, называет Куликовскую битву «бесполезным эпизодом». Все эти утверждения не могут быть нами приняты, ибо они явно противоречат историческим фактам. Факты свидетельствуют о героическом сопротивлении русского народа ордынским захватчикам, установившим над Русью жестокое иго, которое тормозило ее развитие.
Из проблем социально-экономической истории Руси в период образования централизованного государства в буржуазной историографии рассматриваются вопросы земельной собственности , вотчинного землевладения и крепостного права . Понятие феодализма трактуется в традиционном плане буржуазной историографии, как система правовых институтов, причем многие авторы не считают возможным говорить о феодализме в России даже в этом смысле. Так, в статье Коулборна в сборнике «Feudalism in History» феодализм определяется прежде всего как «метод управления», а не «экономическая или социальная система» . Представление о феодализме ассоциируется с представлением о государственной раздробленности. Коулборн определяет феодализм как «способ возрождения общества, в котором государство оказалось в состоянии крайней дезинтеграции» . Отказ от научного подхода к феодализму как системе производственных отношений означает непризнание буржуазными авторами объективных закономерностей исторического развития и революционного характера смены общественно-экономических формаций.
Надо сказать, что трактовка феодализма как чисто политического института не удовлетворяет уже некоторых буржуазных историков. Так, в книге Гайеса, Болдвина и Кола феодализм характеризуется не только как «форма управления», но и как «экономическая система, основанная на земельном держании» .
В сборнике «Feudalism in History» помещены статьи, касающиеся специально проблемы феодализма в России. Это статьи Коулборна «Россия и Византия» и Шефтеля «Аспекты феодализма в русской истории». Оба автора пытаются доказать, что ни Киевская Русь IX–XII вв., ни Русь XIII–XV вв. не были феодальными. Отрицает наличие феодализма в России Ельяшевич. Таким образом, правомерен вывод, что некоторые зарубежные буржуазные историки по вопросу о наличии феодализма в России стоят на позициях исторической науки времени, предшествующего даже появлению работ Н. П. Павлова-Сильванского .
Распространена в буржуазной историографии давно опровергнутая советскими историками теория «перегнивания» Руси городской в сельскую, деревенскую .
Проблема происхождения крепостного права трактуется в буржуазной историографии по преимуществу в соответствии с точкой зрения В. О. Ключевского, как результат закрепощения свободных крестьян-арендаторов. Так, в докладе «Крепостное право в России», сделанном на X Международном конгрессе историков, в Риме, Вернадский вопреки историческим фактам защищал теорию свободы перехода крестьян в России до конца XVI в. Крепостное право, с его точки зрения, возникло под влиянием государственных потребностей . В то же время Вернадский говорит о появлении на Руси под влиянием монголов «полукрепостничества» (имеются в виду некоторые категории зависимого населения) .
В полном противоречии с историческими фактами изображается происхождение крепостничества в работах Д. Блюма. Связывая возникновение крупного землевладения с деятельностью пришлых варягов, он рисует взаимоотношения землевладельцев и крестьян как отношения собственников к арендаторам-рабочим. В полемике с Б. Д. Грековым Блюм оспаривал без всяких конкретных аргументов марксистское положение о том, что с зарождением феодальных отношений появляется и зависимость крестьян от феодалов . В буржуазной историографии распространена точка зрения П. Струве, трансформировавшего антинаучные построения Милюкова о том, что возникшее в России в XVI в. так называемое литургическое государство закрепостило все сословия, одинаково как дворян, так и крестьян . Тем самым извращается действительная роль государства, являвшегося органом власти господствующего класса над народом.
Значительное место в зарубежной буржуазной историографии занимает проблема истории церкви в период образования Русского централизованного государства. Ставится в реакционном плане вопрос о взаимоотношении церкви и государства .
Некоторые эти работы отличаются реакционной идеологией. Так, Медлин доказывает, что в России якобы по византийскому «рецепту» сложилось «христианское государство». Создателем его было якобы духовенство. «Схема централизованного православного русского государства» существовала в умах духовенства и в период политической раздробленности на Руси. Эта «схема» определяла политику князей. Образование централизованного государства означало воплощение в действительность идеи «религиозной и политической целостности русской нации» . Перед нами не просто идеалистическая трактовка истории. Здесь явно враждебная русскому народу тенденция, заключающаяся в стремлении принизить роль русской нации, самое существование которой якобы было обусловлено развитием православия и самодержавия. Выдвижение подобного тезиса означает фальсификацию истории.
Попытка дать чисто религиозное обоснование проблеме народности и нации имеется в книге Пашкевича . Термины «Русь», «Русская земля» Пашкевич считает не этническими, а чисто религиозными. Прийти к подобному выводу можно было только в результате намеренного игнорирования показаний многочисленных источников.
Одной из излюбленных тем буржуазной зарубежной историографии является внешняя политика России .
В ряде работ буржуазных авторов имеются интересные данные, касающиеся, например, взаимоотношений Руси с Польшей, Литвой, Орденом и т. д. Но исследования некоторых зарубежных буржуазных авторов содержат явно ложное утверждение о том, что внешняя политика Русского централизованного государства была якобы с самого начала агрессивной, захватнической. Ставятся такие, например, проблемы исследования: «Империализм в славянской и восточноевропейской истории». Проводятся дискуссии на тему: «Была ли Московская Русь империалистической» .
Некоторые авторы усматривают непосредственную связь между агрессивным (по их мнению) характером внешней политики России и теорией «Москва - третий Рим» как идеологическим оправданием агрессии. Так, Туманов видит в «третьеромизме» сочетание древнеиудейского «мессианизма» и вавилонского «империализма». Результатом этого является якобы «диалектика агрессии», характеризующая внешнюю политику России . Это - чисто умозрительное построение, не считающееся ни с какими историческими фактами. А факты, которые позволили бы говорить об агрессии Руси в рассматриваемое время, отсутствуют.
Я не ставил своей задачей дать полный обзор буржуазной историографии по вопросу образования централизованного государства на Руси. Хотелось прежде всего отметить те неверные представления об этом процессе, которые бытуют еще за рубежом. Опровержение хотя бы некоторых из этих представлений на конкретном материале источников является одной из задач данной книги.
