Тайный дневник фельдмаршала кутузова. «Милостивый государь граф Александр Христофорович!» (по материалам ГА РФ) Милостивый государь мой граф федор васильевич приехавших

Милостивый государь мой граф Федор Васильевич!

Я уже имел честь уведомить Ваше Сиятельство о недостатках в продовольствии, которые армии наши претерпевают. Теперь, намереваясь по избрании места близко Можайска дать генеральное сражение и решительное для спасения Москвы, побуждаюсь повторить Вам убедительнейшие мои о сем важнейшем предмете настояния. Если Всевышний благословит успехи оружия нашего, то нужно будет преследовать неприятеля: а в таком случае должно будет обеспечить себя также и со стороны продовольствия, дабы преследования наши не могли остановлены быть недостатками. На сей конец отношусь я сего же дня к гг. губернаторам калужскому и тульскому с тем, чтобы они все, учиненные Вашим Сиятельством по сему распоряжения, выполняли в точности и без малейшего замедления. Все сие представляю я беспримерной деятельности Вашей.

Уведомясь, что жители Москвы весьма встревожены разными слухами о военных наших происшествиях, прилагаю здесь для успокоения их письмо на имя Вашего Сиятельства, которое можете вы приказать напечатать, если почтете за нужное.

Коль скоро я приступлю к делу, то немедленно извещу Вас, милостивый государь мой, о всех моих предположениях, дабы Вы в движениях своих могли содействовать миру и спасению отечества.

Имею честь быть с совершенным почтением и преданностию, милостивый государь мой, Вашего Сиятельства всепокорный слуга

князь Михаил [Голенищев]-Кутузов

Я доныне отступаю назад, чтобы избрать выгодную позицию. Сегодняшнего числа хотя и довольно хороша, но слишком велика для нашей армии и могла быть ослабить один фланг. Как скоро я изберу самую лучшую, то при пособии войск, от Вашего Сиятельства доставляемых, и при личном Вашем присутствии употреблю их, хотя еще и недовольно выученных, ко славе отечества нашего.

Здесь печатается по кн.: Шишов А.В. Неизвестный Кутузов. Новое прочтение биографии. М., 2002

Здесь читайте:

Кутузов Михаил Илларионович (биографические материалы)

Отечественная война 1812 года (а также события ей предшествовавшие и из нее воспоследовавшие).

Ночью 8 сентября Главная армия генерала от инфантерии светлейшего князя М.И. Голенищева-Кутузова очистила Бородинскую позицию и двумя колоннами отступила на высоты за городом Можайском к селению Жуково. Прикрывал отступление особый арьергард под командой генерала от кавалерии Матвея Платова.

Живописать подробностями о том, как ночью Кутузов топал ногами и орал на адъютанта Барклая-де-Толли Людвига Вольцогена, принесшего сведения об огромных потерях и тяжёлом состоянии русской армии не буду, дабы не омрачать лик светлейшего...

...завтра я встану во главе армии, чтобы без дальнейших церемоний изгнать врага со священной русской земли!

И впрямь встал, провозгласил Бородино победой...и начал отступление.

По поводу итогов Бородинского сражения, как и числа потерь с обеих сторон, у историков и исследователей Отечественной войны 1812 года нет единого мнения до сих пор. В дни юбилеев принято говорить о победах, героизме, патриотизме. Постараюсь быть просто объективной.

Наиболее правдивыми мне кажутся цифры потерь Великой армии в пределах 30-34 тысяч, русской - 38-45 тысяч человек. Если учесть, что французская армия была нападающей стороной, несущей обычно больше потерь, то этот показатель говорит не в пользу нашей армии.

Кирасир на поле после битвы при Бородино
Альбрехт АДАМ

Цифры, конечно, о многом говорят, но как быть с тем, что русские оставили на поле брани тысячи своих тяжело раненых, понадеявшись, видимо, на милость французов, не знаю...

Многие солдаты отправляются в окрестности искать пропитания или дров; другие стоят на часах, а некоторые заняты подачей помощи и переноской раненых... Иногда под кучами мертвецов завалены раненые, призывов и стонов которых никто не услыхал в течение ночи. С трудом извлекают некоторых из них. Одежда и оружие - все покрыто грязью и кровью; штыки согнулись от ударов по лошадям... (Цезарь Ложье)

В этих грустных местах Наполеон собирал все сведения и приказывал замечать даже номера на пуговицах мундиров, чтобы знать, какие части действовали со стороны неприятеля. Эти сведения нужны были ему для его бюллетеней. Но что его занимало больше всего, это забота о раненых. Он приказал перенести их в соседний обширный монастырь, который был обращен в госпиталь. Вслед за ним вошли мы в тот самый большой редут, взятие которого стоило крови стольких славных жертв. (французский офицер Боссе)

Я видел французского солдата, ему оторвало ногу ядром, но она еще немного держалась на коже, и он сам отрезал ее своей саблей, чтобы она не мешала ему доползти до какого-нибудь места, где он мог бы умереть спокойно, не рискуя быть растоптанным ногами. Он дополз до маленького костра, который зажгли мне солдаты; я велел насколько только возможно удобнее поместить его; другие раненые увидели это и также поползли ко мне. Я видел русского сержанта с двумя оторванными ногами, он говорил немного по-французски: он бывал пленником во Франции и присутствовал при свидании в Тильзите. Вскоре мой бивак был настолько переполнен ранеными, что мне пришлось покинуть его и искать другого убежища. Мои слуги и вестовые сердились на мою доброту и унесли с собой то небольшое количество дров, которые они разыскали, и несчастные вновь остались без всякого утешения. (Вьоне де Маренгоне)

Вполне очевидно, что Кутузову не только не удалось разгромить французскую армию, но даже остановить её наступление. Хотя в письмах к Растопчину от 27 августа Кутузов, указывая на свое решение отойти от Бородинского поля сражения, писал, что это решение им принято, хотя баталия и совершенно выиграна , к жене через несколько дней после сражения: Я слава богу здоров, мой друг, и не побит, а выиграл баталию над Бонапартием Но сдача Москвы свидетельствует всё же о другом. Более того, французы смогли сохранить свои резервы - 20-тысячную гвардию, и 8 сентября получили подкрепление - свежую 6-тысячную дивизия генерала Д. Пино.

Всё это, конечно, не отменяет стойкости, мужества, самоотверженности и героизма русских солдат, офицеров и генералов, проявленных ими в сражении при Бородино.

Я участвовал не в одной кампании, но никогда не участвовал в таком кровопролитном деле и с такими выносливыми солдатами, как русские (французский генерал и живописец Луи-Франсуа Лежен)

Наполеон и его войско в битве при Бородино 1812 г.
Роберт Александр ХИЛЛИНФОРД

Но и Наполеон не смог со своей стороны уничтожить русскую армию, которая, несмотря на тяжелейшие потери, всё-таки сумела собраться, зализать раны и приготовиться к дальнейшим сражениям. А тактика решающего генерального сражения на мой взгляд приказала долго жить...

В великой битве на Москве-реке сошлись по 120 000 бойцов с каждой стороны, 1000 орудий изрыгали огонь и смерть. Русские, выбитые со своих позиций и из своих укреплений, наконец оставили поле боя. Вечером этого памятного дня более 25 тыс. убитых и еще большее количество раненых покрывали своими телами пространство между Бородино и дымящимися руинами Семёновского, где земля пропиталась их кровью. Однако результаты этого великого сражения были почти нулевыми: победитель получил очень мало трофеев в этот кровавый день. Похоже, в сражении недоставало единства в операциях, каждый армейский корпус по отдельности одержал победу, однако армия не добилась решающего успеха. При этом обе стороны понесли значительные потери.

Русская армия была побеждена, но не уничтожена. Она отступила в полном порядке, а победители, вместо обещанных им добычи, изобилия, удобных зимних квартир и быстрого возвращения на родину, после победы, как и прежде, испытывали только лишения. Москва, главный приз победы, была в огне и представляла собой лишь груды развалин. На обратном пути, страдая от холода и голода, многие из наших товарищей по оружию нашли свою смерть на обледеневших русских полях.

Трофеи тоже не окупали принесенных жертв: три десятка орудий, захваченных частично на редутах, частично найденных разбитыми в поле, и около тысячи пленных – таковы были плоды столь дорого купленной победы.

Какой ужасной была участь этих пленных! Отправленные через Смоленск к прусской границе, страдая от голода среди всеобщей нужды и зачастую лишенные самого элементарного ухода, почти все они погибли еще на родной земле

Много лет назад, перечитывая «Войну и мир» Толстого, я натолкнулся на фразу, которая весьма и весьма меня заинтересовала, поскольку речь там шла о Можайске. А история родного города, пусть он мал и неприметен, редко кому бывает полностью безразличной.

Описывая отступление русской армии от Бородино к Москве, Толстой относительно Можайска кратко замечает: «Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых».

Сведения об этом трагическом факте до этого никогда не встречались мне ни в учебниках истории, ни в тех научных книгах по истории войны 1812 года, которые я успел прочитать. Это было как бы новым осознанием - притом трагичным! славных деяний Отечественной войны 1812 года(как ее называли до революции).

Надо заметить, что в Можайске до сих пор существуют и охотно повторяются разного рода устные предания о войне 1812 года. Этот народный фольклор отличается некоторой свободой в освещении событий и личностей той эпохи. Но и здесь не сохранилась память о том, что раненые русские воины были оставлены армией. Поэтому читатель поймет мое и недоумение, и острую заинтересованность прочитанной фразой.

Появились вопросы и иного рада: что стало в дальнейшем с этими ранеными?

Задавшись подобными вопросами, я начал свое исследование, которое до сих пор не завершено, но которое все же пролило некоторый свет на трагедию 1812 года. Трагедию, которая началась на Бородинском поле и закончилась в Можайске.

Предлагаю вниманию читателей краткое изложение моего материала.

Во время Бородинского сражения русские воины, раненые в битве, вывозились в находящийся в десяти верстах уездный город Можайск. Отсюда их должны были эвакуировать в госпитали Москвы.

На следующее утро после сражения русская армия оставила свои позиции и двинулась к Москве. Очевидцы тех событий описывали страшные картины отступления: вся дорога от Бородино до Можайска была забита беспомощными ранеными, которые здесь же на обочине дороги и умирали. Их количество было столь велико, что отступающие войска не могли их всех увезти. Еще больше раненых находилось в Можайске. Об этом упоминает в своих записках А.П.Ермолов, начальник главного штаба 1-й Западной армии:
«Армия наша провела ночь на поле сражения и с началом дня отступила за Можайск… В Можайске нашли мы всех прошедшего дня раненых и бесконечные обозы»

Пройдя Можайск, армия остановилась на ночлег на высотах за городом. Арьергард под командованием Платова удерживал город в течение суток, потом отступил и он, оставляя раненых, которыми был переполнен город, на «милость победителей».

Причины, заставившие русскую армию оставить своих раненых, становятся понятными из письма М.И. Кутузова, которое было отправлено московскому губернатору Ф.М. Ростопчину 27 августа 1812 года, т.е. на следующий день после Бородинского сражения:
«Милостивый государь мой граф Федор Васильевич!
Сего дня поутру известил я уже Ваше сиятельство о причинах, побудивших меня отступить к Можайску, дабы концентрировать свои силы. По прибытию моему туда, к крайнему удивлению моему, не нашел я ни одной выставленной из Москвы подводы. Раненые и убитые воины остались на поле сражения без всякого призрения».

Впоследствии историки оценивали количество русских раненых в Бородинском сражении примерно в 30 тысяч или несколько более. Многих ли вывезла отступающая армия из Можайска, если принять во внимание отсутствие подвод? И, главное, какова была их дальнейшая судьба?

Хотя и кратко, но на эти вопросы ответили дореволюционные русские военные историки.А.И. Михайловский-Данилевский в своем сочинение (1843 года издания)по поводу раненых сделал следующее краткое пояснение:

«Русские войска все утро (27 августа ст. ст.) отходили назад и после полудня стали лагерем за Можайском… Арьергард занял город, имея приказание держаться в нем как можно долее, для выигрыша времени к отправлению раненых, коими были наполнены дома и улицы, по недостатку подвод для перевозки их. По той же причине оставлено много раненых на поле сражения и на дороге от Бородино до Можайска».

М.И. Богданович в своей книге (издание 1859 г.), ссылаясь на французские источники, проводит следующие подробности:
«При оставлении Можайска мы не имели в достаточном количестве повозок для спасения наших раненых, и поэтому многие из них были оставлены в городе. Шамбре полагает число этих несчастных до десяти тысяч. Неприятели, заняв Можайск, выбрасывали русских из домов на улицы, чтобы очистить место для своих раненых и больных, которыми завалены были не только город, но Колоцкий монастырь, Гриднево и все окрестности.

Спустя сто лет после Бородинского сражения,историк П.А. Ниве почти слово в слово повторил это описание гибели русских воинов:
«За недостаточностью подвод, мы были вынуждены оставить в Можайске до десяти тысяч раненых. Судьба этих несчастных была ужасной: французы, заняв Можайск, начали выбрасывать их на улицы, чтобы очистить место для своих раненых, которыми заполнены были уже Колоцкий монастырь и все окрестные селения».

Французы,участники русской кампании, увиденное ими в Можайске в сентябрьские дни 1812 года, описали более подробно и более эмоционально.Сегюр, адъютант Наполеона, в своих записках так описывает вступление французских войск в Можайск 9 сентября (н.ст.):
«Когда же вступили в город… то не нашли там ни жителей, ни припасов, а только мертвых, которых приходилось выбрасывать из окон, чтобы иметь кров, и умирающих, которых собрали в одно место. Последних было везде так много, что русские не решились поджечь эти жилища. Во всяком случае, их гуманность, не всегда отличавшаяся большой щепетильность, не помешала им стрелять в первых французов, вошедших в город, и притом стрелять гранатами, которыми они подожгли деревянный город, и часть несчастных раненых, которых они там покинули, погибла в огне»

Ложье, офицер итальянского корпуса, подтверждает это свидетельство:
«Вдали виден пожар, говорят, что горит Можайск. По словам одного очевидца, дома, церкви, улицы, площади, были запружены ранеными русскими. Их насчитывали до 10 000. Мертвых выбрасывали в окна, Жители бежали. Кутузов, видя невозможность удержаться и не заботясь о раненых, которым грозила гибель в огне, занял соседние высоты и засыпал город гранатами, чтобы выгнать оттуда французов. Деревянные дома пылали»

По-видимому, русские историки цитировали в своих работах именно этих французов.Скорее всего, использовались мемуары Сегюра и, возможно, Шамбре.Похоже, что Шамбре был единственным человеком,который определил, пусть и довольно приблизительно, количество оставленных в Можайске русских раненых. Выдержки из его записок часто цитирует Богданович. Хотя историки и признают оценки Шамбре заслуживающими доверия,но его записки до сих пор не переведены на русский язык.

Есть и другие, более выразительные,свидетельства.

Участник похода Наполеона на Москву медик Руа оставил следующее описание:
«9-го сентября французский авангард овладел городом Можайском, и император поспешил перенести туда свою резиденцию. Город этот, покинутый жителями, как, впрочем, и все остальные города, которыми овладели французы, начиная со взятия Смоленска, лишь отчасти пострадал от пожаров; более десяти тысяч раненых, которых русские не имели времени эвакуировать,наполняли собой дома, церкви и даже были сложены грудой за неимением другого места на площади в центре города. Ужас этого зрелища более усиливался вследствии необходимости, выпавшей на нашу долю, выгнать этих русских раненых из домов и церквей, чтобы очистить место для раненых соотечественников, которые стали поступать туда толпами, как только город перешел в наше распоряжение… И если наших усилий тогда совершенно не хватало для собственных раненых, можно легко себе представить, каково было положение этих несчастных, покинутых русской армией».

Другой французский врач, де ла Флиз, проведший в Можайске почти полмесяца, только при отступлении французской армии наткнулся на трупы русских:
«Проезжая мимо поля, примыкавшего к городским садам, я увидел вдали что-то вроде пирамиды неопределенного цвета. Из любопытства я подъехал туда. Но с каким ужасом увидел я,что это куча обнаженных трупов, сложенных четырехугольником в несколько туазов в вышину. На мои глаза тут было до 800 тел.Они были собраны в одно место по распоряжению коменданта, для сожжения, так как они заражали улицы…Раненые русские были брошены отступающей армией, отчего большая часть из изнемогла от ран или голода. Мне еще не приходилось видеть подобные ужасы».

(Старинный французский туаз равен примерно двум метрам… Все остальное зависит от силы воображения читателя).

Можно предположить, что подобных пирамид вокруг Можайска было несколько и, вероятно, некоторую часть трупов уже успели сжечь.

Примечательно, что никто из русских историков не оспаривал свидетельства французских мемуаристов.В той войне раненые не раз расплачивались своими жизнями, чтобы обеспечить армии возможность маневра при отступлении. Своих раненых оставляла русская армия, а впоследствии - и французская. Все пространство от Немана до Москвы покрыто тысячами безымянных захоронений. Так что трагедию, разыгравшуюся в Можайске в 1812 году, можно было бы отнести к довольно заурядному факту, если бы не огромное количество погибших.

Дальнейшие поиски привели меня в Центральный государственный исторический архив г. Москвы, где хранятся документы, относящиеся к последнему этапу этой трагедии.Это донесения за 1813 год об уборке трупов и конской падали по Можайскому уезду. Но документы эти, к сожалению,имеют существенные утраты, поэтому окончательного ответа на вопрос о количестве раненых, оставленных в Можайске и погибших там, они не дают.

Согласно этим документам, в начале января 1813 года в Можайск прибыл Можайский уездный предводитель дворянства полковник Астафьев,на плечи которого и легла основная забота по уборке и захоронению трупов.

Можайский уезд был разбит на пять дистанций(по числу основных дорог, выходящих из города), по которым особые команды из мещан и крестьян занимались уборкой трупов.Чиновники, следившие за этой работой, ежедневно составляли отчеты о проделанной работе.

Среди этих бумаг много рапортов о замене чиновников из-за частых болезней. Нервные перенапряжения от ежедневных жутких зрелищ, видимо, подрывали здоровье. Люди не выдерживали подобной противоестественной работы.

Здесь же хранились и рапорты о закупке дров и отчеты о количестве вышедших на работы крестьян. И снова рапорты о захоронение тел.

После приезда Астафьева уборка и сожжение тел продолжались еще четыре месяца. Их собирали по полям, по лесам и оврагам. Весной они начали вытаивать из снега, затем очищали от трупов колодцы и погребов, свозили в кучи, зарывали в огромные ямы. Здесь не было ни врагов, ни своих, ни героев, ни трусов…

Месяцами горели смрадные костры, на которых гренадеры и пехота, артиллерия и кавалерия в едином дымном строю в последнем марше поднимались на небеса.И пеплом оседали по окрестностям доблесть и храбрость, боль и страдания. Юность и мечты…

И общий итог ошеломляющий: 58521 труп и около 80 тысяч павших лошадей были преданы огню! Большая их часть на Бородинском поле.

Среди этих документов нет тех,которые относились бы к уборке трупов непосредственно в Можайске. Может быть, они утрачены, может быть, хранятся в других архивах. Но, все же, одно из донесений Астафьева заслуживает особого внимания. В нем подведен итог уборки трупов примерно за два месяца. Привожу его полностью:
«Его превосходительству Господину Генерал-Майору Московскому Губернатору Предводителю дворянства и кавалеру Василию Дмитриевичу Арсеньеву
от Можайского уездного предводителя дворянства Полковника и кавалера Астафьева.
Сего Генваря 4-го дня Прибыл я в город Можайск и по поручению Господина Московского Гражданского Губернатора кавалера занимаюсь обозрением за чиновниками прикомандированными к уборке и сожжению трупов и по собранным от оных сведениям оказалось что по 4-е число сего месяца зарыто и сожжено трупов семнадцать тысяч девятьсот шестнадцать, падали восемь тысяч двести тридцать три, на которые места отправлялся я сам и некоторые ямы приказал разрыть, и нашел трупы и падали зарыты довольно глубоко, о чем вашему превосходительству и доношу.Генваря дня 1813 года».

Обращает на себя внимание то, что в последующих отчетах Можайск редко упоминается. Во всяком случае, массового вывоза трупов из города уже нет:
«С 7-го по 12-у число Генваря вывезено из погребов и колодцев города Можайска на поля для сожжения трупов 4, падалей 44» «…с 10-го по 13-е число сего февраля. По случаю же разлившейся воды за невозможностью перевозки сухих дров… занимались рабочие люди на дистанции квартального Порутчика Зверева в городе Можайске и окрестностях его отысканием трупов и падалей». 9-го марта «вывезено из города Можайска выкопанных из мелко зарытых мест и преданно сожжению трупов -22, падалей-184».

Можно предположить, что до приезда Астафьева от трупов очищался в первую очередь Можайск, как самый населенный город уезда. Таким образом,имеются некоторые основания отнести указанные в донесении восемнадцать тысяч к числу тех русских раненых, которых оставила армия в этом городе, и которые здесь же и погибли.

Следовательно, французы несколько занизили количество увиденных ими в Можайске русских раненых. На самом деле их было порядка 15-18 тысяч.

Для страны и армии такие потери можно считать незначительными. Но для жителей маленького Можайска, население которого в то время не превышало 3-5 тысяч человек,эти тысячи раненых, переполнявшие не только дома, но и улицы города,были страшным зрелищем. Трагичный финал великой битвы, разыгравшейся в десяти верстах отсюда.

На этом можно было бы поставить точку… Но остается один вопрос - вопрос о сохранении памяти этих бесславно погибших героев Бородинской битвы.Самое страшное в этой трагедии даже не то, что они ушли в мир иной безымянными и без церковного отпевания. Самое страшное это то, что память о них забыта. Воздавая дань мужеству и подвигу русских войск в Бородинской битве, их потомки забыли о мертвых. В их честь нет ни памятников, ни храмов, ни памятных досок.

Первый раз я опубликовал материал на эту тему много лет назад, стремясь привлечь внимание можайских чиновников из отдела культуры к этой проблеме. Но наткнулся на стену равнодушия. Потом были и другие попытки, но результат остался прежним. Не берусь судить о причинах подобной черствости, но, видимо, у чиновников есть дела и поважнее, чем бережное отношение к памяти героев.

Потом последовала перестройка, крушение империи и менталитета целой нации. . Но не изменилось отношение к памяти павших героев Бородина. Их по-прежнему не замечали.

Даже сейчас, когда приближается двухсотлетие битвы, и намечаются массовые мероприятия и установка памятных знаков в честь событий и знаменитых людей города, департамент культуры города игнорирует одно из самых драматичных событий можайской истории. Грустно сознавать,что мертвые герои оказались лишними на этих казенных мероприятиях. То, что эти жертвы забыты, сродни неуважению к тем, чьими жизнями писалась русская история.

Тем
временем русская армия отходила все дальше. На рассвете 21 августа она
должна была следовать из Дурыкино на Бородино, но буквально накануне
Кутузов внезапно направляет ее к Колоцкому монастырю, где была найдена
другая позиция, представлявшаяся более удобною. Это лишний раз
свидетельствует, что Кутузов вовсе не считал Бородино идеальным местом
для битвы с Наполеоном и не выбирал его заранее. Из Колоцкого он
направляет письмо Ф.В.Ростопчину:
«Милостивый государь мой граф Федор Васильевич!
Полчаса
назад не мог я еще определенно сказать Вашему сиятельству о той
позиции, которую предстояло избрать выгоднейшею для предполагаемого
генерального сражения. Но рассмотрев все положения до Можайска, нам та,
которую мы ныне занимаем, представилась лучшею. Итак, на ней с помощию
Божиею ожидаю я неприятеля. Все то, что Ваше сиятельство сюда доставить
можете, и вас самих примем мы с восхищением и благодарностью…»1
А.П.Ермолов
подтверждает: «В Колоцком монастыре князь Кутузов определил дать
сражение. Также производилось построение укреплений и также позиция
оставлена. Она имела свои выгоды и не менее недостатков: правый фланг,
составляя главнейшие возвышения, господствовал прочими местами в
продолжение всей линии, но, раз потерянный, понуждал к
затруднительнейшему отступлению; тем паче, что позади лежала тесная и
заселенная равнина. Здесь оставлен был арьергард, но далее, 12 верст
позади, назначена для обеих армий позиция при селении Бородине, лежащем
близ Москвы реки»2.
И в тот же день, к вечеру, Кутузов пишет
Ростопчину другое письмо, где в коротком постскриптуме сообщает самое
важное: «Я доныне отступаю назад, чтобы избрать выгодную позицию.
Сегодняшнего числа хотя и довольно хороша, но слишком велика для нашей
армии и могла бы ослабить один фланг. Как скоро я изберу самую лучшую,
то при пособии войск, от Вашего сиятельства доставляемых, и при личном
Вашем присутствии употреблю их, хотя еще и не довольно выученных, ко
славе отечества нашего»3.
Думается, Ростопчин уже понимал, что Кутузов его морочит.
Обратим
внимание: здесь нет ни слова о Бородине как о позиции — уже намеченной
или хотя бы предполагаемой в перспективе. Напротив, слова «как скоро
изберу самую лучшую», написанные непосредственно перед выступлением на
Бородино, опять же доказывают, что Кутузов до последнего момента не
оказывал Бородину никакого предпочтения. А если вспомнить, что позицию
при Колоцком монастыре Кутузов считал «лучшею до Можайска», можно с
уверенностью сказать: даже уже двигаясь к Бородину, Кутузов не
рассматривал его как возможное место генерального сражения.
Перед
маршем на Бородино Кутузов просит начальника Московского ополчения
генерал-лейтенанта И.И.Маркова, информацию о прибытии полков которого в
Можайск он только что получил, направлять их навстречу армии. Вот это-то
встречное движение войск, которые присоединились к главным силам как
раз при Бородине, и затормозило дальнейшее отступление Кутузова.

22
августа к 10 часам утра русская армия стала прибывать на Бородинскую
позицию. Кутузов оказался там раньше. Первоначальный осмотр местности
вовсе не убедил его в возможности дать здесь генеральное сражение.
М.С.Вистицкий, генерал-квартирмейстер, прямо говорит: «Позиция нельзя
сказать, чтоб была очень выгодна, да поначалу и Кутузову она не очень
понравилась»4. Однако Кутузов предпочитал высказываться осторожнее —
например, в письме к ставшему уже постоянным его корреспондентом графу
Ростопчину:
«Надеюсь дать баталию в теперешней позиции, разве
неприятель пойдет меня обходить, тогда должен буду я отступить, чтобы
ему ход к Москве воспрепятствовать… и ежели буду побежден, то пойду к
Москве и там буду оборонять столицу»5.
Это письмо способно было
привести в отчаяние. Где тут готовность к сражению? «Отступить, чтобы
ход к Москве воспрепятствовать»… Как можно, отступая,
«воспрепятствовать ход к Москве»? Да собирается ли Кутузов вообще
драться?
А вот строки из письма тому же графу Ростопчину другого участника событий:
«Неприятель
вчера не преследовал, имел роздых, дабы силы свои притянуть, он думал —
мы дадим баталию сегодня (то есть у Колоцкого. — В.Х.), но сейчас
получил рапорт, что начал показываться.
Мочи нет, ослабел, но
надо уж добивать себя. Служил Италии, Австрии, Пруссии, кажется,
говорить смело о своем надо больше. Я рад служить, рвусь, мучаюсь, но не
моя вина, руки связаны, как прежде, так и теперь.
По обыкновению, у нас еще не решено, где и как дать баталию. Все выбираем места и все хуже находим.
Я
так крепко уповаю на милость Бога, а ежели Ему угодно, чтобы мы
погибли, стало, мы грешны и сожалеть уже не должно, а надо повиноваться,
ибо власть Его святая».
Это пишет Багратион6. Пишет с Бородинской
позиции, поэтому его слова: «По обыкновению, у нас еще не решено, где и
как дать баталию. Все выбираем места и все хуже находим», —
характеризуют как нашу готовность к сражению здесь, по крайней мере, по
состоянию на 22 августа, когда письмо писалось, так и оценку позиции —
Багратион находит ее хуже предыдущих (далее увидим, что у него были на
то основания).
Багратион — еще один главнокомандующий, уязвленный
назначением Кутузова. Оба они — и Барклай, и Багратион — лишились
своего, пусть и спорного, верховенства и для обоих, что было даже
больнее, это назначение означало высочайшую укоризну. Багратион не мог
сдержать чувств. «Слава Богу, — писал он Ростопчину 16 августа по
получении императорского рескрипта, — довольно приятно меня тешут за
службу мою и единодушие: из попов да в дьяконы попался. Хорош и сей
гусь, который назван и князем, и вождем (имеется в виду Кутузов. —
В.Х.)! Если особенного повеления он не имеет, чтобы наступать, я Вас
уверяю, что тоже приведет к вам, как и Барклай. Я, с одной стороны,
обижен и огорчен для того, что никому ничего не дано подчиненным моим и
спасибо ни им, ни мне не сказали. С другой стороны, я рад: с плеч долой
ответственность; теперь пойдут у вождя нашего сплетни бабьи и интриги. Я
думаю, что и к миру он весьма близкий человек, для того его и послали
сюда»7.
Последняя фраза почти созвучна высказыванию Наполеона о
смысле назначения Кутузова. Уязвленное самолюбие — плохой советчик. Тот,
кому Багратион столь искренне излил душу — граф Ростопчин, — еще 6
августа писал Александру I: «Государь! Ваше доверие, занимаемое мною
место и моя верность дают мне право говорить Вам правду, которая, может
быть, встречает препятствия, чтобы доходить до Вас. Армия и Москва
доведены до отчаяния слабостью и бездействием военного министра, которым
управляет Вольцоген. В главной квартире спят до 10 часов утра;
Багратион почтительно держит себя в стороне, с виду повинуется и,
по-видимому, ждет какого-нибудь плохаго дела, чтобы предъявить себя
командующим обеими армиями. <…>
Москва желает, чтобы
командовал Кутузов и двинул Ваши войска: иначе, Государь, не будет
единства в действиях, тогда как Наполеон сосредоточивает все в своей
голове. Он сам должен быть в большом затруднении; но Барклай и Багратион
могут ли проникнуть его намерения?»8
Ростопчин скоро переменит свое
отношение к Кутузову — когда станет ясно, что тот не готов погибнуть
вместе с армией ради спасения Москвы; впрочем, разочарование постигнет
не только московского генерал-губернатора. Нужно заметить, что очень
многие из тех, кто близко стоял к Кутузову, с самого начала считали его
неспособным к энергичным военным действиям. Вот лишь некоторые, причем
далеко не самые резкие, отзывы:
«Bon vivant, вежливый, любезный,
хитрый как грек, естественно смышленый как азиатец и хорошо образованный
как европеец, он был более расположен основывать свои успехи на
дипломатических сделках, чем на военных подвигах, к которым при его
летах и сложении он уже не был способен» (Роберт Вильсон)9.
«Качества,
которыми он обладал, обличали в нем, может быть, в большей степени
государственного человека, нежели полководца. Особенно в самых битвах
ему не доставало теперь прежней личной деятельности, причины чему
надобно искать в его летах» (Евгений Вюртембергский)10.
«Вообще
Кутузов не был, как говорят французы, «un general de bataille», — верхом
он мог двигаться только шагом по причине сильной грыжи. Но как
стратегик он занимает высокую степень. Никто не стоял выше него»
(А.А.Щербинин)11.
Однако были и такие, кто вообще отказывал Кутузову в
каких-либо полководческих дарованиях. «Кутузов, по-видимому,
представлял лишь абстрактный авторитет»12, — пишет Карл фон Клаузевиц,
на оценки и характеристики которого до сих пор во многом опирается вся
западная историография. «По нашему мнению, Кутузов проявил себя в этой
роли (полководца. — В.Х.) далеко не блестяще и даже значительно ниже
того уровня, какого можно было от него ожидать, судя по тому, как он
действовал раньше»13. «Он знал русских и умел с ними обращаться. С
неслыханной смелостью смотрел он на себя как на победителя, возвещал
повсюду близкую гибель неприятельской армии, до самого конца делал вид,
что собирается для защиты Москвы дать второе сражение и изливался в
безмерной похвальбе; этим он льстил тщеславию войска и народа; при
помощи прокламаций и возбуждения религиозного чувства он старался
воздействовать на сознание народа. Таким путем создалось доверие нового
рода, правда, искусственно внушенное, но все же имевшее в своей основе
истину, а именно плохое положение французской армии. Таким образом, это
легкомыслие и базарные выкрики хитрого старика были полезнее для дела,
чем честность Барклая»14.
Трудно найти слова более несправедливые.
Кутузову не надо было знать русских — он сам был русский; ему не надо
было искусственно возбуждать религиозное чувство в себе и в других — он
сам был по-настоящему религиозен и стоял во главе православного
воинства; он не занимался выпуском прокламаций — это делал Ростопчин. «В
его характере никогда не проявлялась театральность, — пишет Матвей
Иванович Муравьев-Апостол, имевший возможность близко наблюдать Кутузова
на протяжении всей кампании. — Он всегда держал себя с достоинством…
Вообще никаких балаганных сцен не было»15. «Кутузов был вообще
красноречив, но при солдатах и с офицерами он всегда говорил таким
языком, который бы им врезывался в память и ложился бы прямо на
сердце»16.
Способность владеть сердцами своих солдат, которая
даруется только истинным полководцам и которую невозможно подделать, и
есть вернейшее свидетельство полководческого гения Кутузова,
подтвержденного в итоге и результатом кампании. То, что Клаузевиц,
человек дельный, не понимал этого, говорит о непонимании им сути
происходящего в целом.
«Наполеон попал в скверную историю, и
обстановка начала сама собой складываться в пользу русских; счастливый
исход должен был получиться сам собою без больших усилий»17. Это
совершенно неверно.
Прежде всего, русским пришлось пройти через
генеральное сражение, результат которого никак не мог быть предвиден, —
между тем именно результатом Бородинской битвы и определялся весь
дальнейший ход кампании. Где же здесь «сама собой» складывавшаяся в нашу
пользу обстановка? Этого нельзя сказать даже о ситуации после Бородина,
и тем более — до него. Каким образом обстановка могла
благоприятствовать русским накануне сражения? Инициатива полностью
находилась в руках Наполеона: он таки заставил Кутузова принять бой.
Ничего другого он и не желал, уверенный, что тут и кончит дело, имея
неоспоримые преимущества: военный гений, богатейший и разнообразный
опыт, лучшую в мире армию, существенное численное превосходство.
Представлявшееся
Клаузевицу «само собою» происходящим по существу явилось воплощением
кутузовской тактики, но реализовать ее оказалось возможным только после
Бородина. Не раньше. Уверенность в победе, принятая Клаузевицем за
хвастовство, стала высказываться Кутузовым тогда же. Мы уже не говорим,
что Клаузевиц и не мог слышать этого «хвастовства» накануне сражения. Но
вот что услышал Лористон (человек не русский и не православный, так что
Кутузов вряд ли стал бы «хвастать» при нем с целью «возбудить его
религиозное чувство»), прибывший к Кутузову в Тарутино с предложением
Наполеона о мире: «Как? — воскликнул Кутузов. — Мне предлагают мир? И
кто? Тот, который попирает священные права народа? Нет! Не будет сего,
пока в России есть русские! Я докажу противное тому, что враги моего
Отечества предполагают. Согласиться на мир? И кому? Русским? И где? В
России? Нет! Никогда сего не будет! Уверяю всех торжественно: двадцать
лет в пределах моего отечества могу вести войну с целым светом и наконец
заставлю всех мыслить о России так, какова она есть существенно»18.
Клаузевиц,
конечно, волен считать это хвастовством, — история доказала, что
Кутузов знал, о чем говорил. Напомню: встреча Лористона с Кутузовым
состоялась 23 сентября. Наполеон прочно занимал Москву и был еще в
полной силе. Не наблюдалось пока никаких признаков, свидетельствующих об
изменении ситуации в нашу пользу (если не считать первым таковым
признаком сам визит Лористона).
Что же до Клаузевица, то он,
вероятно, держался другого мнения о нашем положении, так как покинул
русскую армию примерно за неделю до прибытия Лористона в Тарутино,
напутствуемый Барклаем:
«Благодарите Бога, господа, что вас
отсюда отзывают, ведь из этой истории никогда ничего путного не
выйдет»19. Сам же Барклай расстался с армией 22 сентября (накануне
визита Лористона) — разбитый нравственно и физически. «Он для всех был
как бельмо на глазу, — раздастся ему вслед, — как фельдмаршалу, который
его не любил; потому что он продолжал пользоваться расположением
Государя и был тайным на него судьею и явным препятствием его
соображениям»20. Последние слова особенно примечательны в свете довольно
широко бытующих утверждений о сходстве тактики Барклая и Кутузова.
Прав
Клаузевиц только в одном: «Кутузов, наверное, не дал бы Бородинского
сражения, в котором, по-видимому, не ожидал одержать победу, если бы
голоса двора, армии и всей России не принудили его к тому»21. Однако
полагать, что Кутузов «смотрел на это сражение как на необходимое зло»22
— значит судить слишком легковесно и не понимать цены Бородина в глазах
Кутузова, в глазах каждого русского: на весах тогда лежала в конечном
счете судьба России. Уступка Москвы была жертвой во имя России. Но даже
эта уступка по своим последствиям не идет ни в какое сравнение с
последствиями возможной неудачи Бородинского сражения. Тем самым
последнее явилось не «необходимым злом», а тоже жертвой — в свою очередь
несоизмеримо большей, чем сдача столицы. Только такой взгляд позволяет
до конца понять значение Бородинского сражения, исчерпывающе объясняет
столь многим горячим головам казавшуюся несносной старческой
медлительностью осторожность, с которой шел к этому событию Кутузов.
Иногда
справедливой оценки полководца уместнее искать не у сторонних
наблюдателей и не у амбициозных соотечественников, а у противника, в
полной мере испытавшего на себе его силу.
«Он (Кутузов. — В.Х.)
обладал гением медлительным, наклонным к мстительности и особенно к
хитрости, чисто татарский характер, сумевший подготовить терпеливой,
покладистой и податливой политикой беспощадную войну.
…в нем было что-то национальное, делавшее его столь дорогим для русских»23.

1Бородино. Документы… С.54.
2Записки А.П.Ермолова // Бородино. Документы… С.349-350.
3Бородино. Документы… С.55.
4Вистицкий
М.С. Журнал военных действий кампании 1812 года // Харкевич В. 1812 год
в дневниках, записках и воспоминаниях современников. Материалы ВУА.
Вып.I. Вильно, 1900. С.186.
5Бородино. Документы… С.59.
6Труды Императорского Российского военно-исторического общества (ИРВИО). СПб., 1912. Т.7. С.172-173.
7Фельдмаршал Кутузов. Документы… С.169.
8Там же. С.163.
9Очевидец кампании 1812 года Роберт Вильсон // Военный сборник. СПб., 1860. Т.XVI, отд.II. С.313.
10Воспоминания герцога Евгения Вюртембергского о кампании 1812 года в России // Военный журнал. 1848. ? 1. С.46-47.
11Щербачев Ю.Н. Указ. соч. С.9.
12Клаузевиц Карл фон. 1812 год. М., 1937. С.90.
13Там же. С.89.
14Там же. С.90-91.
15Муравьев-Апостол М.И. Воспоминания и письма. Петроград, 1922. С.36.
16Записки И.С.Жиркевича // Русская старина. 1874. Т.Х. С.658.
17Клаузевиц Карл фон. Указ. соч. С.90.
18Изображение военных действий 1812 года. СПб., 1912. С.81.
19Клаузевиц Карл фон. Указ. соч. С.133-134.
20Муравьев А.Н. Автобиографические записки // Декабристы. Новые материалы. М., 1955. С.207.
21Клаузевиц Карл фон. Указ. соч. С.91.
22Там же.
23Сегюр Ф.П. Указ. соч. С.121.

*Окончание. Начало в? 11 за 2000 год.